Терпи и жди. терпи и надейся. Жди и верь. Я жду, я верю, только усталость... даже не дает сил оценить перспективу. да Нового года - чуть больше 10 дней. Сегодня снился сон, странный сон... как будто я плыву по реке, под порывами ледяного ветра... плыву... не хорошо это, господа.
Ру́сская руле́тка (также гусарская рулетка) — экстремальная азартная игра. По стандартным правилам игры в пустой барабан револьвера заряжается один патрон, после чего барабан несколько раз проворачивается так, чтобы игроки не знали, где располагается единственный патрон. После этого игроки по очереди подносят дуло револьвера к собственной голове и нажимают на спусковой крючок. Количество патронов в барабане может быть различным, от одного до пяти (обычно предполагается шестизарядный револьвер; в ином, самом смертоносном случае требуется, чтобы хотя бы одна камера барабана была пуста). В обычных азартных играх для имитации русской рулетки используется игрушечный револьвер. Количество смертей от этой игры неизвестно.
Выражение «русская рулетка» иногда применяется в переносном смысле для обозначения неких потенциально опасных действий с труднопредсказуемым исходом, а также для обозначения храбрости, граничащей с безрассудством.
История
Хотя в русской литературе часто описывается отвага офицеров царской армии, в ней нет ни одного упоминания этой игры. Единственный трюк, отдалённо похожий на русскую рулетку, описан в «Герое нашего времени» Лермонтова. читать дальше Существует несколько версий-легенд, объясняющих возникновение этой игры. Большинство из них связывает возникновение русской рулетки с Россией, русскими солдатами и офицерами. Вот некоторые из версий.
* В XIX веке русских заключённых заставляли играть в русскую рулетку, в то время как охранники делали ставки на смерть или выживание узника. * По другой версии, офицеры русской армии играли в эту игру по собственному желанию, чтобы удивить остальных своей храбростью.
Согласно этой версии, русская рулетка появилась как эффектный, но в целом достаточно безопасный трюк. Объяснялось это тем, что у некоторых револьверов, когда курок не взведён, барабан якобы вращается свободно. Поэтому, если барабан хорошо смазан, то при свободном вращении он под действием массы единственного патрона встанет таким образом, что патрон окажется в нижней части и камора барабана соосная со стволом будет с высокой вероятностью пустой. Однако слабым местом этой версии является тот факт, что далеко не у всех револьверов при невзведённом курке барабан вращается свободно, в том числе и у того же револьвера системы Наган, основного револьвера русской армии в начале XX века: его барабан при невзведённом курке останавливается в боевом положении пружиной специального фиксатора и, таким образом, масса патрона не может оказать на него заметного влияния, что и опровергает эту версию.
Первое письменное упоминание термина «русская рулетка» относится к 30 января 1937 года. Джордж Сурдез (англ. Georges Surdez) в статье «Русская рулетка» в американском журнале «Collier’s Weekly» приводит следующий диалог с французским сержантом, служившим в русской армии в Иностранном легионе:
«Фельдхеим… Ты когда-нибудь слышал о „русской рулетке“?» Когда я сказал, что не слышал, то он поведал мне всё о ней. Когда он служил в русской армии в Румынии, примерно в 1917 году, когда вокруг всё разваливалось, русские офицеры считали, что теряют не только престиж, деньги, семью, страну, но и честь перед лицом Союзников. Некоторые из них, сидя где угодно — за столом, в кафе, у друзей, — неожиданно доставали револьвер, вынимали патрон из барабана, крутили его, приставляли дуло к своей голове и нажимали спусковой крючок. Вероятность того, что выстрел будет и мозги офицера разлетятся повсюду, составляла пять шансов из шести. Иногда так и случалось, иногда нет.
Интересно, что в приведенном отрывке описывается наиболее экстремальный и наиболее «смертельный» вариант русской рулетки — когда в барабане револьвера остаётся лишь одно пустое гнездо, но примечательно, что число патронов указано не для револьвера Нагана (7 штук), бывшего, как уже сказано, основным револьвером русской армии в 1917 году, что позволяет предположить чисто литературное происхождение легенды о "русской рулетке".
Разновидности Русской рулетки
Существует несколько разновидностей русской рулетки. В основном, техники игры различаются по следующим признакам: читать дальше * По количеству патронов в барабане Минимальное количество патронов в барабане — один, максимальное же зависит от вместимости барабана и составляет количество гнезд барабана минус один (то есть, должно иметься хотя бы одно свободное гнездо). При этом понятно, что риск возрастает прямо пропорционально количеству патронов в барабане. * По вращению барабана После каждой попытки барабан револьвера может, дополнительно к автоматическому повороту барабана, вращаться рукой. Математически подобная операция делает игру несколько менее рискованой, но в то же время и менее предсказуемой. * По наносимым увечиям В «классическом» варианте после поворота барабана дуло револьвера приставляется к виску, то есть выстрел означает смерть. Однако существовали и более «безопасные» варианты, когда револьвер приставляется, например, к ладони. В «бескровном» варианте выстрел производится в сторону.
При этом «классическим» вариантом русской рулетки считается игра с наличием одного патрона в барабане револьвера, дополнительным вращением барабана ладонью после каждого выстрела и приставлением дула револьвера к виску (к голове).
— Где лебеди? — А лебеди ушли. — А вороны? — А вороны — остались. — Куда ушли? — Куда и журавли. — Зачем ушли? — Чтоб крылья не достались.
— А папа где? — Спи, спи, за нами Сон, Сон на степном коне сейчас приедет. — Куда возьмет? — На лебединый Дон. Там у меня — ты знаешь? — белый лебедь...
Первый снег сыплется на руки мелкой крупой... и тает. Исчезает, оставляя на коже ладони ощущение холода... Но от холода руки можно укутать в шаль, в теплые перчатки, а что спасет от холода превратившуюся в ледяной пепел душу? Снег, которого ждешь, как манны небесной. И который сразу же хочется проклинать, за то, что он грубо, не спросясь, возвращает тебя в круговерти прошлого, так прилежно и тщательно отторгаемого без того истерзанной душой... Тогда, когда мели вьюги. Когда под Рождество тянулся по белесому горизонту лишь глубокий след одинокого бродяги, а плечи утопали в тепле вязанного покрывала, и рядом был человек, без которого весь мир огромный мир потерял бы собственный смысл... И горели свечи ,отражаясь в хрустальных подвесках светильников, и пахло хвоей и шампанским, счастьем и шоколадом... И надвигающейся бедой. Выбирая меру, ты выбираешь путь. Путь, который придется пройти до конца, пусть отгорят свечи, истлеют, равно как шелк простыней , так память о бывших врагах и надгробия друзей - путь от начала до конца, называемый ли честью, Роком, проклятьем или просто выбором. И возвращаться нужно и важно, как важен сам факт Бытия, но так больно, понимая, что Та самая жизнь осталась далеко позади... И все последующие ее уже не заменят.
Алекса́ндр II Никола́евич (17 (29) апреля 1818, Москва — 1 (13) марта 1881, Санкт-Петербург) — император всероссийский, Царь Польский и великий князь Финляндский (1855—1881) из династии Романовых. Cтарший сын сначала великокняжеской, а с 1825 года императорской четы Николая Павловича и Александры Фёдоровны. Вошёл в русскую историю как проводник широкомасштабных реформ. Удостоен особого эпитета в русской дореволюционной историографии — Освободи́тель (в связи с отменой крепостного права по манифесту 19 февраля 1861 года). Погиб в результате террористического акта, организованного партией «Народная воля».
Покушения и убийство читать дальшеНа Александра II было совершено несколько покушений:
* Д. В. Каракозовым 4 апреля 1866 года. Когда Александр II направлялся от ворот Летнего сада к своей карете, раздался выстрел. Пуля пролетела над головой императора — стрелявшего толкнул стоявший рядом крестьянин Осип Комиссаров. Толпа едва не разорвала молодого человека в тёмном пальто. Жандармы, насилу отбившие дворянина Дмитрия Каракозова у толпы, подвели его к царю. «Ты поляк?» — спросил его Александр. — «Нет, чистый русский».
* Польским эмигрантом Антоном Березовским 25 мая 1867 года в Париже. Пуля после его выстрела угодила в лошадь.
* А. К. Соловьёвым 2 апреля 1879 года в Петербурге. Соловьёв 5 раз выстрелил в императора из револьвера, но промахнулся.
Исполнительный комитет «Народной воли» 26 августа 1879 года принял решение об убийстве Александра II.
* 19 ноября 1879 года произошла попытка взрыва императорского поезда под Москвой.
* С. Н. Халтуриным 5 (17) февраля 1880 был произведён взрыв в Зимнем дворце.
Для охраны государственного порядка и борьбы с революционным движением была создана Верховная распорядительная комиссия.
Гибель и погребение. Реакция общества
1 (13) марта 1881, в 3 часа 35 минут пополудни, скончался в Зимнем дворце вследствие смертельного ранения, полученного на набережной Екатерининского канала (Петербург) около 2 часов 25 минут пополудни в тот же день, — от взрыва бомбы (второй в ходе покушения), брошенной под его ноги народовольцем Игнатием Гриневицким; погиб в тот день, когда был намерен одобрить конституционный проект М. Т. Лорис-Меликова. Покушение произошло, когда император возвращался, после войскового развода в Михайловском манеже, от чая в Михайловском дворце у великой княгини Екатериной Михайловной; на чае присутствовал также великий князь Михаил Николаевич, который отбыл несколько позднее, услышав взрыв, и прибыл вскоре после второго взрыва, отдавал распоряжения и приказания на месте происшествия. Накануне, 28 февраля (суббота первой седмицы Великого поста), император в Малой церкви Зимнего дворца, вместе с некоторыми другими членами семьи, приобщился Святых Таин.
4 марта его тело было перенесено в Придворный собор Зимнего дворца; 7 марта торжественно перенесено в Петропавловский собор Петербурга. Отпевание 15 марта возглавил митрополит Санкт-Петербургский Исидор (Никольский) в сослужении прочих членов Святейшего Синода и сонма духовенства.
Гибель «Освободителя», убитого народовольцами от имени «освобождённых», казалась многим символичным завершением его царствования, приведшем, с точки зрения консервативной части общества, к разгулу «нигилизма»; особое негодование вызывала примиренческая политика графа Лорис-Меликова, который рассматривался как марионетка в руках княжны Юрьевской. Политические деятели правого крыла (в их числе Константин Победоносцев, Евгений Феоктистов и Константин Леонтьев) с большей или меньшей прямотой даже говорили, что император погиб «вовремя» — процарствуй он ещё год или два, катастрофа России стала бы неизбежностью.
Великий князь Александр Михайлович, бывший в юном возрасте у одра умирающего императора и чей отец был в Михайловском дворце в день покушения, в эмигрантских воспоминаниях писал о своих ощущениях в следующие за тем дни: «<…> Ночью, сидя на наших кроватях, мы продолжали обсуждать катастрофу минувшего воскресенья и опрашивали друг друга, что же будет дальше? Образ покойного Государя, склонившегося над телом раненого казака и не думающего о возможности вторичного покушения, не покидал нас. Мы понимали, что что-то несоизмеримо большее, чем наш любящий дядя и мужественный монарх ушло вместе с ним невозвратимо в прошлое. Идиллическая Россия с Царём-Батюшкой и его верноподданным народом перестала существовать 1 марта 1881 г. Мы понимали, что Русский Царь никогда более не сможет относиться к своим подданным с безграничным доверием. Не сможет, забыв цареубийство, всецело отдаться государственным делам. Романтические традиции прошлого и идеалистическое понимание русского самодержавия в духе славянофилов — всё это будет погребено, вместе с убитым императором, в склепе Петропавловской крепости. Взрывом прошлого воскресенья был нанесён смертельный удар прежним принципам, и никто не мог отрицать, что будущее не только Российской Империи, но и всего миpa, зависело теперь от исхода неминуемой борьбы между новым русским Царём и стихиями отрицания и разрушения.»
Можно перестать играть в эту игру... Тогда, кажется, это может закончиться... И я как-будто сама придумала себе мир в котором вокруг только мох болотный и влажность осенних дождей... Мир, в который уходят поезда прошлого. Не думая возвращаться. Ни одного живого человека - только я и духи. Только я и мое зеркало. Там нет правды. Нет начала и конца. Пепел моей памяти, ожоги на запястьях, боль в венах и невозможность остановиться... И невозможность жить. Это не болезнь, это злободневная констатация факта. Ее Высочество сильно не в духе. Королева без королевства. Принцесса без трона. Дама без рыцаря... Гордыня - грех. И в церковь никак не доберусь. не хорошо.
@музыка:
Белая Гвардия "Генералы гражданской войны"
Только никак не может унять крики разума. А тот ей кричит о том, что из дворца уже давно пора уносить ноги... Пока еще это возможно хоть как-то осуществить. Если кто проходил мимо - коли имеете жалостливые романсы про офицерство в мужском(!) исполнении - не сочтите за труд поделиться. Ее Высочество ушли травиться.
Мысли приходят разные. Сейчас уже не получится описать полностью это душное ощущение закрытой комнаты, где не дышится, не мыслится. Невозможность заснуть посреди ночи, и все круги ада в мыслях. Весь ад внутри. черно-белые страницы личной истории перед глазами. Чужая боль, чужие воспоминания. В такие моменты я кажусь себе наиболее сумасшедшей. И все жду чего-то. Пока мне вскрывает вены каждое дыхание этой жизни. каждый звук города. каждый шорох листвы. Два варианта. Или депрессивное расстройство, или все таки Это есть? Хочу забыть прошлое. Хочу жить будущим, или на худой конец, настоящим. Помоги мне, Господи.
Поначалу прерафаэлиты предпочитали евангельские сюжеты, причём избегали в живописи церковного характера и трактовали Евангелие символически, придавая особое значение не исторической верности изображаемых евангельских эпизодов, а их внутреннему философскому смыслу. Так, например, в «Светоче мира» Ханта в виде Спасителя с ярким светильником в руках изображён таинственный божественный свет веры, стремящийся проникнуть в закрытые человеческие сердца, как Христос стучится в дверь человеческого жилища.[14]
Прерафаэлиты привлекают внимание к теме общественного неравенства в Викторианскую эпоху, эмиграции (творчество Мэдокса Брауна, Артура Хьюза), приниженного положения женщины (Россетти), Холман Хант даже затронул тему проституции в своей картине «Проснувшаяся стыдливость» (англ. The Awakening Conscience, 1853 г.). На картине мы видим падшую женщину, которая вдруг поняла, что грешит, и, забыв о своем любовнике, освобождается из его объятий, как будто услышав какой-то зов через открытое окно.[12] Мужчина не понимает её духовных порывов и продолжает игру на фортепиано. Здесь прерафаэлиты не были первопроходцами, их предвосхитил Ричард Редгрейв со своей знаменитой картиной «Гувернантка» (1844). И позже, в 40-ые годы, Редгрейв создал много подобных произведений, посвященных эксплуатации женщин. «Прозерпина», Д. Г. Россетти 1874 г., галерея Тейт, Лондон
Прерафаэлиты занимались и историческими темами, добиваясь величайшей точности в изображении фактических подробностей; обращались к произведениям классической поэзии и литературы, к творчеству Данте Алигьери, Уильяма Шекспира, Джона Китса. Они идеализировали Средневековье,[33] любили средневековую романтику и мистику.
Женские образы
Прерафаэлиты создали в изобразительном искусстве новый тип женской красоты — отрешённый, спокойный, таинственный, который позже разовьют художники стиля модерн. Женщина на полотнах прерафаэлитов — средневековый образ идеальной красоты и женственности, ей восхищаются и поклоняются. Особенно это заметно у Россетти, которого восхищали красота и загадочность, а также у Артура Хьюза, Милле, Бёрн-Джонса. Мистическая, губительная красота, la femme fatale позже нашла выражение у Уильяма Уотерхауса. В этом плане знаковой можно назвать картину «Леди из Шалотта» (1888), до сих пор остающаяся одним из самых популярных экспонатов галереи Тейт[34]. Она основана на поэме Альфреда Теннисона. Многие живописцы (Холман Хант, Россетти) иллюстрировали произведения Теннисона, в частности, «Леди Шалотт». История повествует о девушке, которая должна оставаться в башне, находясь в изоляции от окружающего мира, и в тот самый момент, когда решается на побег, она подписывает себе смертный приговор.[28]
Образ трагической любви был притягателен для прерафаэлитов и их последователей: в конце XIX—начале XX века на тему «Леди Шалотт» было создано более пятидесяти картин,[35] а название поэмы превратилось во фразеологизм.[36] Прерафаэлитов привлекали, в частности, такие темы, как душевная чистота и трагическая любовь, безответная любовь, недостижимая девушка, женщина, погибающая ради любви, отмеченная позором или проклятьем, а также мёртвая женщина необыкновенной красоты.[28]
Была пересмотрена викторианская концепция женственности. Например, в «Офелии» Артура Хьюза или серии картин «Прошлое и настоящее» (англ. Past and Present, 1837—1860) Огастаса Эгга, женщина показана как человек, способный испытывать сексуальное желание и страсть, зачастую приводящую к безвременной кончине. Огастас Эгг создал серию работ, где показано, как разрушается семейный очаг после того, как открылась супружеская неверность матери. На первой картине женщина лежит на полу, уткнув лицо в ковёр, в позе совершенного отчаяния, а браслеты на ее руках напоминают наручники.[28] Данте Габриэль Россетти использует фигуру Прозерпины из древнегреческой и римской мифологии: молодая женщина, украденная Плутоном в подземное царство и отчаянно мечтающая вернуться на землю. Она съедает лишь несколько гранатовых семечек, но достаточно маленького кусочка пищи, чтобы человек навеки остался в подземном мире. Прозерпина Россетти — не просто красивая женщина с задумчивым взглядом. Она очень женственна и чувственна, а гранат в её руках — символ страстей и соблазна, которому она поддалась.[28]
Одна из главных тем в творчестве прерафаэлитов — соблазнённая женщина, разрушенная безответной любовью, преданная возлюбленным, жертва трагической любви. В большинстве картин явно или неявно присутствует мужчина, ответственный за падение женщины. Как пример можно привести «Проснувшуюся стыдливость» Ханта или картину Милле «Мариана».
Аналогичная тематика прослеживается и в поэзии: в «Защите Гиневры»[37] (англ. The Defence of Guenevere) Уильяма Морриса, в стихотворении Кристины Россетти «Быстрая любовь» (англ. Light Love, 1856), в поэме Россетти «Дженни» (1870), где показана падшая женщина, проститутка, которая совершенно не обеспокоена своим положением и даже наслаждается сексуальной свободой. Пейзаж
Холман Хант, Милле, Мэдокс Браун много работали в жанре пейзажа. Определенной известностью также пользовались живописцы Уильям Дайс, Томас Сэддон, Джон Бретт. Пейзажисты этой школы известны в особенности изображением облаков[14], унаследованным ими от знаменитого предшественника, Уильяма Тёрнера. Пейзаж старались выписывать с максимальной достоверностью. Хант так выразил свои мысли: «Я хочу рисовать пейзаж,.. изображая каждую деталь, какую смогу увидеть».[11] А о картине Милле «Осенние листья» Рёскин говорил: «Впервые сумерки изображены настолько совершенно».
Живописцы делали скрупулезные этюды тонов с натуры, воспроизводя их насколько возможно ярко и отчетливо. Эта микроскопическая работа требовала огромного терпения и труда, в своих письмах или дневниках прерафаэлиты жаловались на необходимость часами стоять под жарким солнцем, дождем, ветром, чтобы нарисовать, порой, очень небольшой отрезок картины. По этим причинам, прерафаэлитский пейзаж не получил широкого распространения, а затем ему на смену пришел импрессионизм.
* Джеймс Коллинсон (художник) * Уильям Холман Хант (художник) * Джон Эверетт Милле (художник) * Данте Габриэль Россетти (художник и поэт) * Уильям Майкл Россетти (критик) * Фредерик Джордж Стивенс (критик) * Томас Вулнер (скульптор и поэт)
Друзья и единомышленники
* Лоуренс Альма-Тадема (художник) * Джон Бретт (художник) * Форд Мэдокс Браун (художник и дизайнер) * Эдвард Бёрн-Джонс (художник и дизайнер) * Чарльз Олстон Коллинс (художник) * Фрэнк Кадоган Купер (художник) * Уолтер Деверелл (художник) * Артур Хакер (художник) * Артур Хьюз (художник, иллюстратор) * Джэйн Моррис (модель) * Мэй Моррис (вышивальщица и дизайнер) * Уильям Моррис (дизанер и писатель) * Кристина Россетти (поэтесса) * Джон Рёскин (критик) * Энтони Фредерик Огастас Сандис (художник) * Томас Сэддон (художник) * Элизабет Сиддал (художник, поэт и модель) * Симеон Соломон (художник) * Мэри Спартали Стиллман (художник) * Алджернон Суинберн (поэт) * Генри Уоллис (художник) * Уильям Линдсей Уиндус (художник)
Художники, перенявшие стиль
* Софи Андерсон * Уайк Бэйлисс * Джордж Прайс Бойс * Джеймс Кэмпбелл * Джон Кольер * Уильям Дэвис * Эвелин де Морган * Фрэнк Бернард Дикси * Джон Уильям Годвард * Томас Купер Готч * Эдвард Роберт Хьюз * Джон Ли * Эдмунд Лейтон * Фредерик Лейтон * Джозеф Ноэль Патон * Джон Вильям Уотерхаус * Даниэл Вильямсон
Тут Сегодня я решила устроить еще один тематический экскурс.Из википедии «Офелия», Д. Э. Милле, одна из самых известных картин прерафаэлитов. 1852 г., галерея Тейт, Лондон
Прерафаэлиты (англ. Pre-Raphaelites) — направление в английской поэзии и живописи во второй половине XIX века, образовавшееся в начале 50-х годов с целью борьбы против условностей викторианской эпохи, академических традиций и слепого подражания классическим образцам.
Название «прерафаэлиты» (англ. Pre-Raphaelites) должно было обозначать духовное родство с флорентийскими художниками эпохи раннего Возрождения, то есть художниками «до Рафаэля» и Микеланджело: Перуджино, Фра Анжелико, Джованни Беллини.
Самыми видными членами прерафаэлитского движения были поэт и живописец Данте Габриэль Россетти, живописцы Уильям Холман Хант, Джон Эверетт Милле, Мэдокс Браун, Эдвард Бёрн-Джонс, Уильям Моррис, Артур Хьюз, Уолтер Крейн, Джон Уильям Уотерхаус.
Возникновение Братство прерафаэлитов как я люблю всякие братства...
Первым этапом развития прерафаэлитизма было возникновение так называемого «Братства прерафаэлитов», состоявшего первоначально из семи «братьев»: Дж. Э. Милле, Холмана Ханта (1827—1910), Данте Габриэля Россетти, его младшего брата Майкла Россетти, Томаса Вулнера и живописцев Фредерика Стивенса и Джеймса Коллинсона.
История Братства начинается в 1848 году, когда на выставке Королевской Академии художеств познакомились студенты Академии — Холман Хант и Данте Габриэль Россетти, ранее видевший работы Ханта и восхищавшийся ими. Хант помогает Россетти закончить картину «Юность Девы Марии» (англ. Girlhood of Mary Virgin, 1848-49), которая была выставлена в 1849 году, и он же знакомит Россетти с Джоном Эвереттом Милле, юным гением, поступившим в Академию в возрасте 11-и лет. Они не просто стали друзьями, но обнаружили, что разделяют взгляды друг друга на современное искусство: в частности, они считали, что современная английская живопись зашла в тупик и умирает, и наилучшим способом возродить её будет возвращение к искренности и простоте раннего итальянского искусства (то есть искусства до Рафаэля, которого прерафаэлиты считали основателем академизма).[1]
Так зарождается идея создания секретного общества, названного Братством прерафаэлитов — общества, находящегося в оппозиции по отношению к официальным художественным течениям. В группу с самого начала были приглашены также Джеймс Коллинсон (студент Академии и жених Кристины Россетти), скульптор и поэт Томас Вулнер, молодой девятнадцатилетний художник и впоследствии критик Фредерик Стивенс и младший брат Россетти Уильям Россетти, который по стопам старшего брата поступил в художественную школу, но особенного призвания к искусству не проявлял и, в конце концов, стал известным художественным критиком и писателем.[2] Мэдокс Браун был близок немецким назарейцам,[3] поэтому он, разделяя идеи Братства, отказался присоединиться к группе.
На картине Россетти «Юность Девы Марии» впервые появляются три условные буквы P. R. B. (англ. Pre-Raphaelite Brotherhood), этими же инициалами были отмечены «Изабелла» Милле и «Риенци» (англ. Rienzi)[4] Ханта. Члены Братства также создали свой собственный журнал, под названием «Росток», хотя он просуществовал лишь с января по апрель 1850 года. Его редактором стал Уильям Майкл Россетти (брат Данте Габриэля Россетти).
Прерафаэлиты и академизм
До появления Братства прерафаэлитов развитие британского искусства определялось главным образом деятельностью Королевской Академии художеств. Как любое другое официальное учреждение, она весьма ревниво и осторожно относилась к нововведениям,[1] сохраняя традиции академизма. Хант, Милле и Россетти заявили в журнале «Росток», что не желают изображать людей и природу отвлеченно красивыми, а события — далёкими от действительности, и, наконец, им надоела условность официальных, «образцовых» мифологических, исторических и религиозных произведений. «Леди Лилит», Д. Г. Россетти. 1868 г., Делавэрский художественный музей, Делавэр
Прерафаэлиты отказались от академических принципов работы и считали, что всё необходимо писать с натуры. Они выбирали в качестве моделей друзей или родственников.[5] Так, например, на картине «Юность Девы Марии» Россетти изобразил своих мать и сестру Кристину, а глядя на полотно «Изабелла», современники узнавали друзей и знакомых Милле по Братству. Он же, во время создания картины «Офелия», заставлял Элизабет Сиддал по нескольку часов лежать в наполненной ванне. Была зима, поэтому Сиддал серьезно простудилась и позднее выслала Милле счет от докторов на 50 фунтов.[6] Более того, прерафаэлиты изменили отношения художника и модели — они стали равноправными партнерами. Если герои картин Рейнольдса почти всегда одеты соответственно их социальному статусу, то Россетти мог рисовать королеву с продавщицы, богиню с дочери конюха.[7] Проститутка Фанни Корнфорт позировала ему для картины «Леди Лилит».
Членов Братства с самого начала раздражало влияние на современное искусство таких художников, как сэр Джошуа Рейнольдс, Дэвид Уилки и Бенджамин Хейдон. Сэра Джошуа (президента Академии художеств) они даже прозвали «сэр Слошуа» (от англ. slosh — «шлёпать по грязи») за неряшливую технику живописи и стиль, как они считали, полностью заимствованный из академического маньеризма. Положение усугублялось тем, что в то время художники часто использовали битум, а он делает изображение мутноватым и тёмным. В противоположность, прерафаэлиты хотели вернуться к высокой детализации и глубоким цветам живописцев эпохи Кватроченто. Они отказались от «кабинетной» живописи и начали рисовать на природе,[8] а также внесли изменения в традиционную технику живописи. На загрунтованном холсте прерафаэлиты намечали композицию, наносили слой белил и убирали из него масло промокательной бумагой, а затем писали поверх белил полупрозрачными красками. Выбранная техника позволила добиться ярких, свежих тонов и оказалась такой долговечной, что их работы сохранились в первозданном виде до наших дней.
«В Гатчинском дворце, постоянном местопребывании Императора Павла I, когда он был Наследником, в анфиладе зал была одна небольшая зала, и в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями. Ларец был заперт на ключ и опечатан. Вокруг ларца на четырех столбиках, на кольцах, был протянут толстый красный шелковый шнур, преграждавший к нему доступ зрителю. Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, Императрицей Марией Феодоровной, и что ею было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины Императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать Царский Престол в России. Павел Петрович скончался в ночь с 11 на 12 марта 1801 года. Государю Николаю Александровичу и выпал, таким образом, жребий вскрыть таинственный ларец и узнать, что в нем столь тщательно и таинственно охранялось от всяких, не исключая и царственных взоров.
В утро 12 марта 1901 года <...> и Государь и Государыня были очень оживлены и веселы, собираясь из Царскосельского Александровского дворца ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну. К этой поездке они готовились как к праздничной интересной прогулке, обещавшей им доставить незаурядное развлечение. Поехали они веселы, но возвратились задумчивые я печальные, и о том, что обрели они в этом ларце, никому <...> ничего не сказали. После этой поездки <...> Государь стал поминать о 1918 годе, как о роковом годе и для него лично, и для Династии».
В статье «Таинственное в жизни Государя Императора Николая II-го» ее автор А. Д. Хмелевский писал:
«Императору Павлу I Петровичу монах-прозорливец Авель сделал предсказание «о судьбах державы Российской», включительно до правнука его, каковым и являлся Император Николай II. Это пророческое предсказание было вложено в конверт с наложением личной печати Императора Павла I и с его собственноручной надписью: «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины». Документ хранился в особой комнате Гатчинского дворца. Все Государи знали об этом, но никто не дерзнул нарушить волю предка. 11 марта 1901 года, когда, исполнилось 100 лет согласно завещанию, Император Николай II с министром двора и лицами свиты прибыл в Гатчинский дворец и, после панихиды по Императоре Павле, вскрыл пакет, откуда он и узнал свою тернистую судьбу. Об этом пишущий эти строки знал еще в 1905 году».
читать дальшеСведения о монахе-провидце Авеле приводит С. А. Нилус, ссылаясь на рассказ отца Н. в Оптиной Пустыни 36 июня 1909 г.:
«Во дни великой Екатерины в Соловецком монастыре жил-был монах высокой жизни. Звали его Авель. Был он прозорлив, а нравом отличался простейшим, и потому что открывалось его духовному оку, то он и объявлял во всеуслышание, не заботясь о последствиях. Пришел час и стал он пророчествовать: пройдет, мол, такое-то время, и помрет Царица, — и смертью даже указал какою. Как ни далеки Соловки были от Питера, а дошло все-таки вскорости Авелево слово до Тайной канцелярии. Запрос к настоятелю, а настоятель, недолго думая, Авеля — в сани и в Питер; — а в Питере разговор короткий: взяли да и засадили пророка в крепость... Когда исполнилось в точности Авелево пророчество и узнал о нем новый Государь, Павел Петрович, то, вскоре по восшествии своем на престол, повелел представить Авеля пред свои царские очи. Вывели Авеля из крепости и повели к Царю.
— Твоя, — говорит Царь, — вышла правда. Я тебя милую. Теперь скажи: что ждет меня и мое царствование? — Царства твоего, — ответил Авель, — будет все равно, что ничего: ни ты не будешь рад, ни тебе рады не будут, и помрешь ты не своей смертью.
Не по мысли пришлись Царю Авелевы слова, и пришлось монаху прямо из дворца опять сесть в крепость... Но след от этого пророчества сохранился в сердце Наследника Престола Александра Павловича. Когда сбылись и эти слова Авеля, то вновь пришлось ему совершить прежним порядком путешествие из крепости во дворец царский.
— Я прощаю тебя, — сказал ему Государь, только скажи, каково будет мое царствование? — Сожгут твою Москву (1) французы, — ответил Авель и опять из дворца угодил в крепость...
Москву сожгли, сходили в Париж, побаловались славой... Опять вспомнили об Авеле и велели дать ему свободу.
Потом опять о нем вспомнили, о чем-то хотели вопросить, но Авель, умудренный опытом, и следы по себе не оставил: так и не разыскали пророка <...>»
Так закончил свою повесть о. Н. о Соловецком монахе Авеле.
О монахе Авеле у меня записано из других источников следующее:
Монах Авель жил во второй половине ХVIII-го века и в первой XIX-го. О нем в исторических материалах сохранилось свидетельство, как о прозорливце предсказавшем крупные государственные события своего времени. Между прочим, он за десять лет до нашествия французов предсказал занятие ими Москвы. За это предсказание и за многие другие монах Авель поплатился тюремным заключением. За всю свою долгую жизнь, — он жил более 80 лет, — Авель просидел за предсказания в тюрьме 21 год. Во дни Александра 1-го он в Соловецкой тюрьме просидел более 10 лет. Его знали: Екатерина II, Павел I, Александр I и Николай I. Они — то заключали его в тюрьму за предсказания, то вновь освобождали, желая узнать будущее. Авель имел многих почитателей между современной ему знатью. Между прочим, он находился в переписке с Параскевой Андреевной Потемкиной. На одно ее письмо с просьбой открыть ей будущее Авель ответил так: «Сказано, ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям, или кому писать на харатиях, то брать тех людей под секрет и самого Авеля и держать их в тюрьмах или в острогах под крепкою стражею»... «Я согласился, — пишет далее Авель, — ныне лучше ничего не знать, да быть на воле, а нежели знать, да быть в тюрьмах и под неволею». Но недолго Авель хранил воздержание и что-то напророчил в Царствование Николая Павловича, который, как видно из указа Св. Синода от 27-го августа 1826-го года, приказал изловить Авеля и заточить «для смирения» в Суздальский Спасо-Евфимиевский монастырь. В этом монастыре, полагать надо, и кончил свою жизнь прозорливец.
В другом письме к Потемкиной Авель сообщал ей, что сочинил для нее несколько книг, которые и обещал выслать в скором времени. «Оных книг, — пишет Авель, — со мною нет. Хранятся они в сокровенном месте. Оные мои книги удивительные и преудивительные, и достойны те мои книги удивления и ужаса. А читать их только тем, кто уповает на Господа Бога».
Рассказывают, что многие барыни, почитая Авеля святым, ездили к нему справляться о женихах своим дочерям. Он отвечал, что он не провидец и что предсказывает только то, что ему повелевается свыше.
Дошло до нашего времени «Житие и страдания отца и монаха Авеля»; — напечатано оно было где-то в повременном издании, но по цензурным условиям в таком сокращенном виде, что все касающееся высокопоставленных лиц было вычеркнуто.
По «Житию» этому, монах Авель родился в 1755 году в Алексинском уезде Тульской губернии. По профессии он был коновал, но «о сем (о коновальстве) мало внимаше». Все же внимание его было устремлено на божественное и на судьбы Божий. «Человек» Авель «был простой, без всякого научения, и видом угрюмый». Стал он странствовать по России, а потом поселился в Валаамском монастыре, но прожил там только год и затем «взем от игумена благословение и отыде в пустыню», где начал «труды к трудом и подвиги к подвигом прилагати». «Попусти Господь Бог на него искусы великие и превеликие. Множество темных духов нападаше нань». Все это преодолел Авель, и за то «сказа ему безвестная и тайная Господь» о том, что будет всему миру. Взяли тогда Авеля два некий духа и сказали ему: «Буди ты новый Адам и древний отец и напиши яже видел оси, и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а только избранным моим и только святым моим». С того времени и начал Авель пророчествовать. Вернулся в Валаамский монастырь, но, прожив там недолго, стал переходить из монастыря в монастырь, пока не поселился в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии, на Волге. Там он написал свою первую книгу, «мудрую и премудрую».
Книгу эту Авель показал настоятелю, а тот его вместе с книгой проводил в консисторию. Из консистории его направили к архиерею, а архиерей сказал Авелю «Сия твоя книга написана смертною казнию» — и отослал книгу с автором в губернское правление. Губернатор, ознакомившись с книгой, приказал Авеля заключить в острог. Из костромского острога Авеля под караулом отправили в Петербург. Доложили о нем «главнокомандующему Сенате», генералу Самойлову. Тот прочел в книге, что Авель через год предсказывает скоропостижную смерть царствовавшей тогда Екатерине II, ударил его за это по лицу и сказал: «Как ты, злая глава, смел писать такие слова на земного бога?» — Авель отвечал: «Меня научил секреты составлять Бог!» — Генерал подумал, что перед ним простой юродивый и посадил его в тюрьму, но все-таки доложил о нем Государыне.
В тюрьме Авель просидел около года, пока не скончалась Екатерина. Просидел бы и больше, но книга его попалась на глаза князю Куракину, который был поражен верностью предсказания и дал прочесть книгу Императору Павлу. Авеля освободили и доставили во Дворец к Государю, который просил благословения прозорливца:
— Владыко отче, благослови меня и весь дом мой, дабы твое благословение было нам во благое.
Авель благословил. «Государь спросил у него по секрету, что ему случится», а затем поселил его в Невской Лавре. Но Авель вскоре оттуда ушел в Валаамский монастырь и тем написал вторую книгу, подобную первой. Показал ее казначею, а тот ее отправил к Петербургскому митрополиту. Митрополит книгу прочел и отправил в «секретную палату, где совершаются важные секреты и государственные документы». Доложили о книге Государю, который увидал я книге пророчество о своей скорой трагической кончине. Авеля заключили в Петропавловскую крепость.
В Петропавловской крепости Авель просидел около года, пока не умер, согласно предсказанию, Император Павел. После его смерти Авеля выпустили, но не на свободу, а под присмотр в Соловецкий монастырь, по приказанию Императора Александра I.
Потом Авель получил полную свободу, но пользовался ею недолго. Написал третью книгу, в которой предсказал, что Москва будет взята в 1812 году французами и сожжена. Высшие власти осведомились об этом предсказании и посадили Авеля в Соловецкую тюрьму при таком повелении: «Быть ему там, доколе сбудутся его предсказания самою вещию».
В Соловецкой тюрьме, в ужасных условиях, Авелю пришлось просидеть 10 лет и 10 месяцев.
Москва, наконец, была взята Наполеоном, и в сентябре 1812 года Александр I вспомнил об Авеле и приказал князю А.Н. Голицыну написать в Соловки приказ освободить Авеля. В приказе было написано: «Ежели жив-здоров, то ехал бы к нам в Петербург, мы желаем его видеть и нечто с ним поговорить». Письмо пришло в Соловки 1-го октября, но соловецкий архимандрит, боясь, что Авель расскажет Царю о его (архимандрите) «пакостных действиях», отписал, что Авель болен, хотя тот был здоров. Только в 1813 году Авель мог явиться из Соловков к Голицыну, который «рад бысть ему до зела» и начал его «вопрошати о судьбах Божиих». И сказывал ему Авель «вся от начала веков и до конца».
Потом Авель стал опять ходить по монастырям, пока не был, в царствование уже Николая Павловича пойман по распоряжению властей и заточен в Спасо-Евфимиевский монастырь в Суздале, где, по всей вероятности, и скончался» (2)
Петр Николаевич Шабельский-Борк (3) (1896-1952) в начале 1930-х издал под псевдонимом Кирибеевич «историческое сказание» «Вещий инок»:
«В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.
Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего пред ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада.
Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. К его келии в Александро-Невской Лавре шел и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день кончины его Августейшей Родительницы, ныне в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны. И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить его в Гатчинский дворец, в коем имел пребывание Двор.
Ласково улыбнувшись. Император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг, и в каких монастырях был.
— Честной Отец! — промолвил Император. — О тебе говорят, да я и сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты о моем царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о Роде моем во мгле веков и о Державе Российской? Назови поименно преемников моих на Престоле Российском, предреки и их судьбу.
— Эх, Батюшка-Царь! — покачал головой Авель. — Почто себе печаль предречь меня понуждаешь? Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную Субботу погребут тебя... Они же, злодеи сии. стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою... Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном Доме твоем: «Дому сему подобает твердыня Господня долготу дней»...
— О сем ты прав, — изрек Император Павел Петрович. — Девиз сей получил я в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть Собор во имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок. Вождю небесных Воинств посвятил и замок, и церковь...
— Зрю в нем преждевременную гробницу твою, Благоверный Государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет. О судьбе же Державы Российской было в молитве откровение мне о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще — жидовском. (4) — Что? Святая Русь под игом жидовским? Не быть сему во веки! — гневно нахмурился Император Павел Петрович. — Пустое болтаешь, черноризец... — А где татары, Ваше Императорское Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. О том не печалься, батюшка-Царь: христоубийцы понесут свое... — Что ждет преемника моего, Цесаревича Александра? — Француз Москву при нем спалит, а он Париж у чего заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг царского служения заменит он подвигом поста и молитвы и праведным будет в очах Божиих... — А кто наследует Императору Александру? — Сын твой Николай... — Как? У Александра не будет сына. Тогда Цесаревич Константин... — Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою... Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Россию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится. — После сына моего Николая на Престоле российском кто будет? — Внук твой, Александр Вторый, Царем-Освободителем преднареченный. Твой замысел исполнит — крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Не простят жиды ему великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего запечатлеет он кровью царственною... — Тогда-то и начнется тобою реченное иго жидовское? — Нет еще. Царю-Освободителю наследует Царь-Миротворец, сын его, а твой правнук, Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет он. — Кому передаст он наследие царское? — Николаю Второму — Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. (5) На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим; как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая... По воздуху люди, как птицы летать будут, под водою, как рыбы плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет Трон Царский. Кровь и слезы напоет сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская...
Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал:
— А потом будет жид скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить Святыни ее, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от Святого Царя. О Нем свидетельствует Писание. Псалмы девятнадцатый, двадцатый и девяностый открыли мне всю судьбу эту.
«Ныне познах, яко спасе Господь Христа Своею, услышит Его с Небесе Святаго Своего, в силах спасение десницы Его».
«Велия слава его спасением Твоим, славу и велелепие возложиши на него». «С ним семь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое» (Пс. 19, 7; 20, 6; 90, 15-16).
«Живый в помощи Вышняго, Возсядет Он на Престоле Славы. А брат Его царственный — сей есть тот, о котором открыто Пророку Даниилу: «И восстанет в то время Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего...» (Дан. 12, 1).
Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный, дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный...»
В глазах Авеля Вещего горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине. Император Павел Петрович глубоко задумался. Неподвижно стоял Авель. Между монархом и иноком протянулись молчаливые незримые нити.
Император Павел Петрович поднял голову, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие царские переживания.
— Ты говоришь, что иго жидовское нависнет над моей Россией лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо со всем, что ныне прорек мне о потомке моем Николае Втором предварить его, дабы пред ним открылась картина судеб. Да ведает праправнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего...
Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно, я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу мою печать, и до праправнука моего, писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей о мне, Роде моем и счастье нашей Державы.
И, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном собственноручно начертать соизволил:
«Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины». 11-го марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда своего блаженной памяти Императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе у его гробницы, Государь Император Николай Александрович в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса (вскоре пожалованного графским титулом) и других лиц Свиты, изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли своего в Бозе почивающего предка.
Умилительна была панихида. Петропавловский собор был полон молящихся. Не только сверкало здесь шитье мундиров, присутствовали не только сановные, лица. Тут были во множестве и мужицкие сермяги, и простые платки» а гробница Императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах. Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и предстательство почившего Царя за потомков своих и весь народ русский. Воочию сбылось предсказание вещего Авеля, что народ будет особо чтить память Царя-Мученика и притекать будет к Гробнице Его, прося заступничества, прося о смягчении сердец неправедных и жестоких.
Государь Император вскрыл ларец и несколько раз прочитал сказание Авеля Вещего о судьбе своей и России. Он уже знал свою терновую судьбу, знал, что недаром родился в день Иова Многострадального. Знал, как много придется ему вынести на своих державных плечах, знал про близ грядущие кровавые войны, смуту и великие потрясения Государства Российского. Его сердце чуяло и тот проклятый черный год, когда он будет обманут, предан и оставлен всеми...»
Примечания:
читать дальше1. Известный современный литературовед Д. Урнов в одной из своих книг, вышедших в серии «Пламенные революционеры», сообщает, что еще в 1800 г. в США инженер и живописец Фултон получил заказ на панораму «Сожжение Москвы». Подобные наваждения на выбранную жертву известны уже давно, да кому собрать... — Сост.
2. Сведения о монахе Авеле, собранные С.А.Нилусом, подтвердились недавно публикацией материалов хранящегося в «одном из центральных архивов Москвы» следственного дела 1796 г. Крестьянин Василий Васильев (так звали в миру прозорливца) родился в 1757 г. в д. Окулово Тульской губернии, а умер в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре в 1841 г. («Лит. Россия», 11.9.1992. С. 14).
3. Офицер русской Императорской армии, монархист, участник Первой мировой войны. Участвовал в попытке освобождения Царской Семьи из Екатеринбургского заточения («Луч света», Берлин, 1919. Кн. 1. С. 25), в акте возмездия (уже в эмиграции) против Милюкова, в своих публичных лекциях продолжавшего клеветать на Россию и Династию Романовых (вместо Милюкова убит был другой масон-думец В. Д. Набоков отец писателя). Автор многочисленных исторических исследований о прошлом России, главным образом, царствовании Павла I, о времени которого собрал богатейшую коллекцию раритетов (исчезнувшую во время Второй мировой войны в Берлине, те он тогда жил). После войны Петр Николаевич переехал в Аргентину, жил в Буэнос-Айресе.
4. Народная поэзия не исключала действия этих сил еще в период Смуты начала XVII века. Обращаясь к нижегородцам, Кузьма Минин говорил:
— Освободим мы матушку Москву от нечестивых жидов, Нечестивых жидов, поляков злых!»
Протоиерей Сергий Булгаков (зима 1941-1942 гг.): «Еврейство в самом своем низшем вырождении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяческом самоутверждении через посредство большевизма совершило если — в сравнении с татарским игом — и непродолжительное хронологически (хотя четверть века не есть и краткий срок для такого мучительства), то значительнейшее в своих последствиях насилие над Россией и особенно над Св. Русью, которое было попыткой ее духовного и физического удушения. По своему объективному смыслу это была попытка духовного убийства России, которая, по милости Божией, оказалась все-таки с негодными средствами. Господь помиловал и спас нашу родину от духовной смерти. Сатана, который входил поочередно то в души ближайших ко Христу апостолов. Иуды. Петра, то вождей иудейства и в лице их я душу всего отпавшего еврейского народа, ныне еще раз пытается умертвить удел Христа на земле Св. Русь. Он ищет и находит для себя орудие в большевицко-иудейской власти и в ее безумном дерзновении раскрестить нашу родину духовно». — Сост.
5. Это и другие предсказания, несомненно, предопределили, поведение Николая II вплоть до мученическом конца, который он предвидел. Французский посол при Русском Дворе Морис Палеолог писал: «Это было в 1909-м году. Однажды Столыпин предлагает Государю важную меру внутренней политики. Задумчиво выслушав его, Николай II делает движение скептическое, беззаботное, — движение, которое как бы говорит: «Это ли, или что другое, не все равно??» Наконец, он говорит тоном глубокой грусти:
— Мне, Петр Аркадьевич, не удается ничего из того, что я предпринимаю. — Столыпин протестует.
Тогда Царь у него спрашивает: — Читали ли вы жития Святых? — Да, по крайней мере, частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд содержит около двадцати томов. — Знаете ли вы также, когда день моего рождения? — Разве я мог бы его не знать? — 6-го мая. — А какого Святого праздник в этот день? — Простите, Государь, не помню! — Иова Многострадального. — Слава Богу! Царствование Вашего Величества завершается со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием. — Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более, чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле. Сколько раз применял я к себе слова Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне» (Иов 3, 25). — Сост.
Гранит... тепло и холод. Полет... падение-пике ... и выход из него. Я в минуте от счастья. Без цепей. Без границ. Сколько лет я сдвигала это замок?... Прекрасно.
Средние века,отмеченные бесконечными и кровопролитными войнами, несли множество убийств и насилия. В военных пожарах гибли мирные жители, деревни и села разорялись, а при боевых действиях между Англией и Францией, которые начали правители, страдало мирное население этих стран. В это время мало уделялось внимания человеческой жизни, все списывалось на военные кампании. Именно в эту неспокойную пору родился и жил барон Жиль де Ре. С раннего возраста мальчик воспитывался как настоящий аристократ, он прекрасно умел обращаться со шпагой, знал некоторые языки и любил читать. В шестнадцать лет молодого Жиля женили на его же кузине, за счет чего владения его значительно расширились. Молодой человек достаточно праздно проводил время: много охотился, веселился. Именно в этом возрасте у Жиля стала проявляться склонность и сексуальное влечение к молодым мальчикам, которые всегда находились рядом с ним. На свою законную жену он не обращал внимания.
Молодой барон, как истинный аристократ, всегда участвовал в сражениях, которые происходили в процессе Столетней войны. Жиль де Ре воевал под знаменами Жанны Д'арк и всегда шел за ней в бой. Барон боготворил эту женщину, а война в ее рядах принесла ему славу еще в молодом возрасте. В 25 лет Жиль де Ре был удостоен титула маршала Франции. Но все изменилось с того момента, как Жанну признали ведьмой, и инквизиция ее сожгла на костре. В один миг разбились все надежды барона, и он навсегда отрекается от Бога, который допустил убить непорочную деву, воевавшую во имя его и во славу Франции. С этих пор Жиль де Ре практически не выезжает из своего черного замка. Он окружает себя мальчиками и проводит время в бесчисленных оргиях. Слуги барона, путешествовали по всей разоренной и опустошенной стране, и из разных ее уголков привозили мальчиков в замок Жиля. Многие молодые люди, стремившиеся к хорошей жизни при дворе вельможи, сами не знали, что, попасть в замок – это все равно, что получить смертный приговор. Многие из них навсегда исчезали за неприступными стенами. Вскоре по округе поползли страшные слухи о том, что в замке барона творится что-то неладное. Все кто пытался узнать тайну Жиля де Ре, пропадали. Возможно, эти события так и остались бы безнаказанными, если бы за дело не взялся герцог Бретонский, с которым испортил отношения барон Жиль де Ре. И вскоре в 1440 году аристократа арестовали. Ходили упорные слухи, что от рук барона умерли более трехсот мальчиков. Но инквизиция эти доводы не приняла и осудила Жиля де Ре за то, что он занимался магией и был связан с дьяволом. Барон действительно был алхимиком и проводил многочисленные опыты. Но в то же время он понимал, что обвинение в занятии магией куда страшнее, чем обвинения в убийствах мальчиков с целью удовлетворения своих сексуальных пристрастий. В итоге он признался, что убил сто сорок детей, и сделал это только по причине сексуального расстройства. Но инквизиция была неприступна и приказала повесить барона. На этом на истории средневековых убийств, совершенных с сексуальной целью, поставили точку.
Жиль де Ре после смерти Жанны Д'Арк.
Костер Жанны стал чертой, разделившей жизнь Жиля на две разные части. Бог предал Жанну, и Жиль де Ре счел собя свободным от обязательств по отношению к Богу. Черная башня его замка стала алтарем дьявола. По ночам окрестные жители слышали доносившийся оттуда шум диких оргий. Наглый и надменный властелин замка имел хорошо вооруженную свиту, которая пресекала любые попытки проведать, что творится в замке. И еще одним делом занимались люди де Ре. Они ездили по всей стране и вербовали для него мальчиков в пажи. Делать это было несложно, поскольку мальчики мечтали о карьере при дворе знатного аристократа, а родителей соблазнял звон золотых монет.
читать дальшеВсе было бы ничего, да вот беда: подростки и юноши, взятые в пажи, пропадали! Некоторое время Жиль де Ре высокомерно игнорировал слухи н претензии, но нашлись упорные искатели истины. Развитию дела способствовала и ссора барона с нантским епископом Малеструа и казначеем Жофруа Ферроном, после чего Жиль де Ре испортил отношения и с герцогом Бретонским. 15 сентября 1440 года люди герцога арестовали Жиля де Ре. Обвинения, предъявленные аристократу, были столь чудовищны, что ужаснулась вся Франция. Даже для средневекового пренебрежения к человеческой жизни это было чересчур. Жиль де Ре был заподозрен в убийстве около 300 мальчиков. Но суд инквизиции (а именно в него угодил де Ре) мало заботили жертвы сексуальных извращений барона. Главным было обвинение в занятиях черней магией и в убийстве некрещеного младенца для принесения жертвы дьяволу. Жиль де Ре действительно занимался магией, но не для связи с дьяволом, а для проведения алхимических опытов с целью добычи золота *. Разоренный бесконечными пирушками и охотами, швыряя деньги на безумные развлечения и оргии, он крайне нуждался в средствах. К несчастью, под руку маршалу подвернулся шарлатан Франческо Прелати, умевший с помощью ловкости рук внушить людям уверенность в своих неограниченных магических возможностях. Прелати долго водил Жиля де Ре за нос, а когда за маршала взялась инквизиция, моментально предал приютившего его человека. Мало того, он показал, что его сообщница Меффрэ поставляла Жилю де Ре младенцев для совершения магических действий.
Первоначально Жиль де Ре был в ярости, но затем "потерял лицо" - плакал, умолял, просил прощения. Он признался в убийстве 140 детей, но в убийствах, совершенных на сексуальной почве, а не в угоду дьяволу.
Судьи, вынося приговор, были единодушны. С исполнением тоже не стали медлить. 26 октября 1440 года там же, в Нанте, Жиля де Ре повесили, а затем сожгли. В результате казни экс-маршала значительно расширились владения герцога Бретонского, ибо он был главным кредитором казненного.
Использование Жилля де Ре церковью.
Карьера Жилля использовалась Церковью, чтобы изобразить из себя защитника беспомощного крестьянства, угнетаемого зверским повелителем; это также использовалось другими христианскими авторами, чтобы указать мораль; и психологи нашли в этом удобное средство доказательства или опровержения некоторой любимой теории. Ни к одному из этих авторов не делает это, кажется, происходят, что отчет дает только свидетельство для судебного преследования. Свидетелей защиты не допускали, и заключенный не имел никакого совещания. Как с Жанной суд был духовен и следовал за теми же самыми линиями. Обвиняемый был предрешен, и его судьба была уже решена прежде, чем он был подвергнут судебному преследованию. Странная апатия Чарльза VII к судьбе одного из его самых больших командующих как примечательна как тогда, когда Жанну судили в Руане.
читать дальшеГлавным эпизодом в карьере Жилля была часть, которую он играл в продвижении Чарльза VII. Он был прекрасным солдатом и посвятил себя причине дофина так искренне как Жанна непосредственно. Он был выбранным защитником Жанны в сражении, и он выполнил его доверие искренне. Его разряд и военные достижения разметили его как один из передовых солдат на французской стороне, и имели его не затемненный Жанной, ему, должно быть, приписал то, что сделал больше чем кто - либо еще в вызывании замешательства врагов Чарльза. Все же никогда, не кажется, не будет никакая ревность Жанны, типа, возможно, ожидались, рассматривая их профессиональные отношения. Когда Чарльз был коронован в Реймсе, Жилль, по справедливости его высокого положения, был один из рыцарей, посланных, чтобы принести священную ампулу святой масла для помазания. В течение войн с англичанами Жилль, кажется, галантный солдат и преданный приверженец Чарльза.
Его апатия к Жанне, когда она испытывала ее суд в Руане - полностью в разнице с его характером, и только объяснима, если и он и она принадлежали Старой Религии, и он расценил ее как жертва.
В год, который следовал за судом над Pucelle, Жилль поддерживал ее память, пишущий и организуя Игру тайны Осады Орлеана, на который действовали в Орлеане пятьюстами актерами. Он тратил его время и деньги в сборе прекрасной библиотеки, включая копию Города Бога C-Августина; но, прежде всего он посвятил себя созданию религиозных услуг, проведенных в часовнях его замков как роскошный и великолепный насколько возможно. Он израсходовал такие колоссальные количества на эти захватывающие услуги, что даже его большое богатство было уменьшено. Это - открытый вопрос, состояла ли причина, к которой он обратился к алхимии, в том, чтобы пополнить его казну или был ли он заполнен явной любовью к науке. Даже в той науке дней имел большую привлекательность, и ее votaries были не обязательно очарованы желанием выгоды только.
Акт, совершенный Жилльом, который принес ему под духовным осуждением, был то, что он вступил в церковь, полностью вооруженную, и отсюда вытащил Джина Лиа Феррона, священника, которого он загрузил оковами и заключил в тюрьму в один из его замков. Но когда король был перемещен, чтобы послать де Констебля Richemont, чтобы осадить замок, Жилль устанавливает его пленника в свободе и заплатил прекрасный. Это было в Whitsuntide, но только в сентябре Церковь вызвала его, чтобы ответить для того проступка и обвинения в ереси.
Суд был составлен почти полностью священников, единственное исключение, являющееся дем Пирра l'Hospital, Президент штатов Бретань. Как при суде Жанны председательствующие судьи были епископом епархии и представителя инквизитора Франции. Когда Жилль соглашался появляться и опровергать обвинение ереси, он нашел, что он был обвинен в гомосексуализме и убийстве. Они не были преступлениями в пределах юрисдикции духовного суда, и Жилль выражал его мнение ни в каких взвешенных терминах. Он говорил надменно и непочтительно, называя священнических судей simoniacs и негодяев, и говоря, что он будет скорее вешаться шеей с шнурком, чем подчиняться, чтобы ответить на или появиться перед такими священнослужителями и судьями.
О целом случае, когда исследовано тщательно и без предубеждения, позаботились быть устроенным делом. В одном из пунктов обвинения заявлено, что "общее мнение, общее утверждение, истинная репутация, общая память, и общественное мнение состоят в том, что упомянутый Жилль был и - еретик, волшебник, гомосексуалист, одержимый злого духом, более божественного, убийца невинных, отступник от веры, ". Произведенное свидетельство было ясно придумано, и священнический суд упивался деталями ужасов, которые были описаны - всегда в точно тех же самых словах - основными свидетелями.
Весьма сомнительное, была ли пытка применена или не, но даже возможность пытки не объясняет внезапное изменение поведения Жилля. От надменного презрительный благородный он стал скромным кающимся, признавая самые дикие преступления с интенсивностью самоуничижения и страстного желания смерти, которые являются необъяснимыми, если он был тронут только опасением относительно экссвязи или относительно физической боли. Если, однако, он знал, что он был предназначенной жертвой, требуемой Старой Религией как заместитель его королевского повелителя, повод весьма постижим. Согласно его собственному признанию он убил по крайней мере восемьсот детей; и когда де Пирра l'Hospital - единственный непрофессионал среди судей - был изумлен и недоверчивым и спросил его, если, что он признался, был действительно факт, Джилльз ответил, " Увы, мой лорд, Вы мучаете себя и меня. " Де l'Hospital сохранилось в его запросе, " я не мучаю меня, но я очень изумляюсь тому, что Вы сказали мне и которым я не удовлетворен, и поэтому я желаю и желаю знать реальную правду от Вас о причинах, из которых я говорил с Вами много раз. " Этому Жилльу ответил, " Действительно не было другой причины, цели, или намерения чем, что я сказал Вам, и я сказал Вам большие вещи чем это и достаточно казнить десять тысяч мужчин".
Де l'Hospital очевидно с подозрением относилось к правде признания Джилльза, поскольку он заставил его даваться очную ставку с Prelati, но эти два мужчины поддержали свидетельство друг друга в терминах, которые показывают, что был сговор. Когда экспертиза была закончена, и Prelati собирался отбывать, Джилльз обратился к нему и сказал со слезами, " Прощайте, Франсуа, моим другом, никогда не будем мы встречаться в этом мире. Я прошу Бога, что он даст нам хорошее терпение и знание, и мы можем убедиться, что, если Вы имеете хорошее терпение, и доверие Богу мы встретимся снова в большой радости Рая. И я буду молиться относительно Вас".
В конце суда Жилль был экссообщен в течение второго раза как еретик и отступник, и был оставлен светскому суду, над которым осуществляет контроль де Пирра l'Hospital. Поскольку Жилль просто повторил поддельное признание, которое он уже сделал перед духовным судом, не было ничего для светского суда, чтобы сделать, но объявлять предложение смерти. Его два служащих, Энрит и Пуату, уже получили то же самое предложение, и Жилль теперь спросил как покровительство, что они могли бы умереть с ним так, чтобы он мог бы успокоить и советовать им для их спасения к прошлому мгновению и мог установить их пример того, как умереть. Этот запрос предоставляли, и дальнейшая покровительство также разрешалась в разрешении Жилльу выбор церкви, чтобы быть захороненным. Жилль тогда сделал другое ходатайство; он спросил это в день выполнения, епископ Нанта и всех людей Церкви будет идти в процессии, которая должна провести его к виселице. Отношение всего Джилльза к его собственной смерти необъяснимо за исключением гипотезы, что он умер по некоторой причине, которая открыто не признана. Вероятно, что епископ и все духовенство Нанта сопровождали бы экссообщенного еретика, запачканный кровью преступник типа Джилльза признал, что себя был, просто потому что он попросил их сделать так? Такое действие нуждается в некотором другом объяснении, чем обычный кающийся грешник.
Самым известным случаем демономании является, пожалуй, история Жиля де Ловаля, барона де Рэ, маршала Франции. Жиль де Рэ родился в 1404 году, в замке Машекуль, на границе Бретани и Анжу. Он происходил из стариннейшего и знатнейшего французского дворянства, из фамилий Монморанси и Краон. Он приходился внучатым племянником знаменитому воителю, коннетаблю Франции, Бертрану Дюгесклену. Отец его умер когда Жилю было 11 лет, и мать почти сразу же вышла замуж вторично, оставив своих детей Жиля и Рене де Рэ. Опеку над ним принял его дед, Жан де Краон, сеньор Шантосе и Ла Сузы. Этот добродушный и рассеянный старик совсем не занимался его воспитанием и поспешил избавиться от него, женив его в 16 лет. Уже в юности он блестал при дворе дофина (наследника французского престола). В это время Карл VII находился в самом отчаянном положении: без денег он утратил свое влияние и авторитет. Ему с трудом удавалось удерживать в повиновении только города, расположенные в долине Луары. Несколькими годами ранее во Франции свирепствовала чума, новые бедствия окончательно истощили ее. Она была обескровлена Англией, вскрывшей ей вены, взрезавшей ее до самой сердцевины. Напрасно Карл добивался ссуд, изощрялся в вымогательстве, увеличивал налоги. Разграбленные города, опустошенные поля, по которым рыскали волки, отвечали молчанием на призывы короля, чье право на престол становилось все более сомнительным. Его небольшой двор в Шиноне, опутанный сетью интриг, искал утешения в буйных оргиях, позволяющих забыть о близящейся катастрофе. Они жили сегодняшним днем, разбойничьи набеги и заемы обеспечивали им роскошную жизнь. Они предпочитали не вспоминать о зыбкости своего положения, с презрением смотрели в будущее, предаваясь пьянству в окружении женщин. Жиль де Рэ, взявший на себя военные расходы, конечно же, был с радостью встречен при дворе. Он оплачивал турниры и балы, снабжал короля крупными суммами и постоянно одалживал деньги придворным. Кроме того, Жиль приобрел опыт боевых действий с англичанами, хотя и не мог сдержать их продвижения. Части английского войска воссоединились, расползлись по стране, забираясь все дальше и дальше, в их руках уже был Париж. Король подумывал о том, чтобы, бросив Францию на произвол судьбы, укрыться на Юге, и в этот момент появилась Жанна д'Арк. Карл поручил Жилю де Ре охранять и защищать Орлеанскую Деву. Он был свидетелем чуда. Какая-то простушка укротила сборище подонков и лодырей, привела в чувство трусливого короля, готового к бегству. Он следовал за ней повсюду, участвовал в сражениях, побывал вместе с ней у стен Парижа, присутствовал при коронации дофина в Реймсе. И за свои заслуги в двадцать пять лет был назначен маршалом Франции! Не прошло и года после того как, вдохновленные Жанной д'Арк, французы одержали победу под Орлеаном, как в одной из стычек под Парижем союзники англичан, бургундцы, захватили ее в плен. Разумеется, при желании, согласно существовавшим тогда обычаям, Карл VII мог выкупить свою избавительницу у неприятеля, но он не проявил ни малейшего интереса к судьбе Жанны. Зато англичане не пожалели отвалить бургундцам требуемую сумму за их пленницу. Жанна должна была заплатить жизнью за нанесенные англичанам поражения. Но англичане эту грязную работу сделают руками французов, а точнее - продажного французского духовенства. Жанна д'Арк была обвинена в колдовстве и сожжена живой в Руане. В день казни в 1431г. ей едва исполнилось 19 лет. Есть некоторые сведения, что Жиль пытался освободить Жанну, подступил к Руану, но опоздал. В возрасте двадцати шести лет Жиль де Рэ затворяется в своем замке Тиффож. Здесь он жил как император, с пышной свитой, многочисленной охраной, личной церковью. Барон де Рэ выпадает из своего времени. Окружавшие его пэры были неотесанными невеждами. Он получил блестящее по тому времени образование, которое широко раздвинул еще сам, благодаря своей ненасытной любознательности, страсти к чтению, к знанию. Он же упивался искусством, грезил пронзительными фантазиями, даже написал трактат о таинстве заклинания демонов, обожал церковную музыку, окружал себя разного рода раритетами. Он собрал прекрасную для своего времени библиотеку, выходившую за привычный круг чтения, и тратил безумные деньги на приобретение книг и на роскошные переплеты их. читать дальшеДвери его замка были открыты для всех. Со всех уголков Франции в замок стекались художники, поэты, ученые, их ждал гостеприимный дом, они проводили время в различных удовольствиях и уезжали, увозя с собой щедрые подарки. Его прихоти дорого стоили. Он стал испытывать финансовые трудности и ступил на опасный путь заемов, заложил свои замки, продавал земли. Его огромное состояние растаяло меньше чем за восемь лет. У барона произошла ссора с женой, которая уехала к родителям; его младший брат Рене потребовал раздела имущества и добился разрешения короля на это. В 1436г. Карл VII запретил Жилю дальнейшие продажи. Но этот указ проигнорировали в Британи, где герцог Жан V и канцлер жаждали заполучить его собственность, став единственными покупателями барона, они диктовали ему цены. В попытке предотвратить разорение Жиль не придумал ничего лучшего, как обратиться к методам алхимии. Жиль Рэ разделял алхимические мечтания своего времени. Он решил во чтобы то ни стало и не останавливаясь буквально ни перед чем овладеть этим волшебным средством, которое должно было повергнуть к его ногам чуть не весь мир, по меньше мере, дать ему безграничное богатство и вечную юность. Нужно добавить, что во времена де Рэ существовал эдикт Карла V, запрещавший под страхом тюремного заключения и даже виселицы занятия черной магией, и что оставалась в силе специальная булла Папы Иоанна XXII, предававшая анафеме всех алхимиков. Чернокнижие находилось под запретом и поэтому было особенно притягательно. Жиль прилежно изучал руководства, но разобраться в них было не так-то просто. Эти книги были набиты галиматьей, невразумительной тарабарщиной. Сложные аллегории перемешивались с метафорами, двусмысленными и неясными, с бесконечными символами, туманными притчами, загадками и цифрами. Само собою разумеется, что, как только это желание в нем обозначилось, его осадила целая свора бессовестнейших шарлатанов. В замке его, Тиффоже, запылали печи, и в них начали варить, кипятить, возгонять, перегонять и калить всевозможную бурду. Все опыты ни к чему не приводили. В конце концов Жиль поверил в то, что чернокнижники были правы, утверждая, что нельзя обойтись без помощи Сатаны. И он перешел от белой магии к черной. Обступившие его заклинатели духов инсценировали борьбу с чертом, слышался грохот, и можно было почувствовать запах серы при возвращении дьявола в преисподнюю. Из всех этих опытов суеверный барон сделал вывод о возможности вызывать нечистую силу, не поняв того, как его дурачат шарлатаны. Особого расположения у Жиля де Ре добился итальянский колдун Франческо Прелати. У этого кудесника, по его словам, был домашний демон по имени Баррон. Прелати вызывал его к себе, когда был наедине, и тот немедленно являлся, но только одному Прелати, Жиля он почему-то стеснялся и не показывался ему. У демонов есть свои капризы, и почему ж им не быть у них? Не знаешь, чему больше удивляться - наглости ли итальянского шарлатана или умилительному легковерию французского маршала. И чего только ни выделывал с ним итальянец. Однажды, например, он объявил Жилю, что на его настойчивые мольбы его домашний демон Баррон, наконец, смилостивился и приволок ему целую груду золота, огромные слитки которого покрыли весь пол в его комнате. Но демон почему-то распорядился, чтоб Прелати не смел прикасаться к этому золоту, пока ему сам Баррон не скажет, что можно. Само собою разумеется, что восхищенный Жиль пожелал видеть это золото, хоть издали на него полюбоваться. Прелати и повел его в свою комнату, но, отворив ведущую в нее дверь мгновенно отшатнулся, захлопнул дверь и с трепетом сообщил Жилю, что в комнате сидит громадный зеленый змей (доволховались до зеленого змия!..). Разумеется, оба в испуге, один в совершенно натуральном, другой в поддельном, обратились вспять. Жилю, однако, не хотелось отказать себе в удовольствии либо полюбоваться на груды золота, либо посмотреть хоть, за неимением лучшего, на зеленого змия. Он вооружился Распятием, в котором, по преданию, была вделана частица настоящего Креста Господня, и настаивал на том, чтобы опять идти в ту комнату. Но Прелати ему доказал, что если они будут сражаться с демоном силою Креста, то тогда им нечего и рассчитывать на его помощь. Это было вполне последовательно и разумно, и Жиль покорился. Между тем демон, очевидно осведомился, что против него хотели строить козни, и в наказание за это превратил золото в мишуру, которую Прелати превратил в красный порошок. Жиль изо всех сил хлопотал о том, чтобы войти в дружбу с этим дьяволом. Но Баррон был демон удивительно несговорчивый и неподатливый. Прелати объяснил, что демон сердит на Жиля, сердит за то, что тот все еще не принес ему никакой жертвы. Как известно, больше всего дьявол любит принимать в подарок "невинных детей". Народная молва потом приписывала Жилю от 7 до 8 сот таких жертв, но в обвинительном акте его процесса поставлена другая цифра - 140! Посланники Жиля охотились за детьми по деревням и городам под предводительством главного ловчего, де Брикевиля. Старуха Перрина Мартен заманивала детей, слуги барона заталкивали их в мешки и несли в замок. Подробности убийств, фигурировавшие на процессе, ужасны. Говорилось, что Жиль перерезал своим жертвам горло, вырывал внутренности, насиловал агонизирующих детей, расчленял трупы, коллекционировал понравившиеся головы... Но история Жиля уже клонилась к развязке. Мы уже рассказывали о том, что де Ре продавал свои имения одно за другим. Продавал он их своим соседям: герцогу бретонскому Жану V и его канцлеру, епископу нантскому Малеструа; продажа совершалась с оставлением за Жилем права на обратный выкуп, так что это была, пожалуй не продажа, а скорее заклад. Но покупатели сообразили, что если бы, например, Жиль умер, то его владения, как невыкупленные, за ними бы и остались. Эта мысль показалась им достаточно соблазнительною, чтобы погубить Жиля. Они умненько за ним проследили и осведомились о том, что он занимается магией и тщится войти в тесные сношения с демоном, и, по слухам, приносит ему в жертву детей. Этого было вполне достаточно, чтобы осудить его на смерть обоими судилищами: и духовным, и светским. Но напасть прямо и открыто на могучего барона было небезопасно, надо было выжидать благоприятного случая, и он как раз не замедлил представиться. Жиль продал одно из своих владений казначею бретонского герцога, Жофруа Феррону. Его брат, Жан Феррон, был принят в духовное звание и хотя еще не имел никакого места, но уже пользовался всеми правами духовного лица, между прочим, личною неприкосновенностью. И вот вдруг у него вышла какая-то ссора с Жилем. Крутой на расправу барон захватил с собою с полсотни вооруженных людей и ворвался в замок (свой же, проданный Феррону; в нем после продажи и поселился Жан Феррон). А Феррон как раз в это время служил в замковой церкви обедню. Жиль с толпою своих людей, потрясая оружием, ворвался в церковь, оскорбил Жана, потом увел к себе в замок, заковал по рукам и ногам и заточил в подвал. Вышло прескверное дело. Суть состояла в оскорблении духовного лица, а духовенство необычайно ревниво оберегало свои привилегии. Но за дело взялся прежде всего сам герцог бретонский. Он послал к Жилю с требованием немедленно освободить пленных и очистить проданный замок, грозя за непослушание крупным денежным штрафом. Оскорбленный угрозами, Жиль избил посланного герцога и его свиту, а герцог в ответ на это немедленно осадил замок Жиля Тиффож. Жилю пришлось покориться. Прошло несколько времени, и Жиль, терзаемый беспокойством, порешил сделать визит своему герцогу, имея в виду помириться с ним. Жиль побывал у герцога, принят был хорошо. Все, казалось ему, было забыто, и у него в замке вновь запылали печи и заклокотали разные алхимические зелья; окрестный народ знал об этом и кстати распустил слух, что Жиль снова зарезал несколько детей для своих дьявольских работ. Все это, конечно, было немедленно доведено до сведения властей светских и духовных. Светские колебались, не решаясь наложить руку на могучего барона, но зато духовные самым деятельным образом подготовляли его гибель. Первую атаку на него открыл епископ Малеструа. Он сделал заявление о всех известных ему злодействах Жиля, об умерщвлении им детей при его эротических неистовствах, о служении дьяволу, занятиях колдовством. На первый случай епископ указал поименно нескольких свидетелей, упомянув, впрочем, о том, что свидетелей много. Свидетелями были женщины, у которых пропали дети и которые это исчезновение приписывали Жилю, очевидно, лишь опираясь на его репутацию душегуба, установленную народной молвою. Надо было решиться на что-нибудь отважное, то есть лучше всего схватить Жиля и его людей, а раз они будут в руках правосудия, тогдашние юридические приемы и средства, т.е. пытки, развяжут у арестованных языки. Епископ вызвал Жиля в духовное судилище. Жиль, получив эту повестку, явился на суд, нимало не колеблясь и без всякого сопротивления. Его двое главных приспешников, Силье и Брикевиль, заблагорассудили, однако, удариться в бегство; об этом сейчас же узнали, и это произвело неблагоприятное для Жиля впечатление. Все же остальные близкие слуги Жиля и Прелати были арестованы и отправлены в Нант. К епископу присоединилась инквизиция, преследовавшая ересь, и одновременно гражданский суд, поддержанный при дворе герцога. Епископ, инквизитор и герцог использовали этот великолепный повод, чтобы объявить Ре еретиком, поскольку таким образом они конфисковывали его собственность. Герцог уже до начала суда начал распоряжался предполагаемой долей земли барона де Ре. Первое открытое заседание суда долго и тщательно готовили. Собрали, где могли, родителей, у которых пропали дети, и убедили их в том, что виноват в этом Жиль де Ре; подобрали лжесвидетелей. И вот, когда 8-го октября 1440 года оно состоялось, громадный зал суда был переполнен народом, среди которого громко раздавались неистовые вопли родителей, потерявших детей, люди выкрикивали проклятья и благословляли суд, который взялся за разоблачение злодея. Эта же сцена повторилась еще и в следующее заседание, а затем обличители в зале суда уже больше не допускались; надобность в них миновала, потому что ожидаемый эффект ими ужe был произведен, даже с избытком. Слуги Жиля были очень тщательно "обработаны" в застенках судилища, потому что обвинения были подавляющие. Не забыли, конечно, и поругания святыни, то есть бесчинства в церкви, о котором выше упомянуто, и самоуправства с духовным лицом. О детоубийствах упомянуто совсем мимоходом, наравне с его пьянством, кутежами, которые годились, как основание для заключений общего характера о его преступности и злодействе. Итак, обвинение, состоявшее почти из полусотни пунктов, охватывало три главных вопроса: 1) оскорбление служителя церкви (за совершение насилия над Ферроном); 2) вызывание демонов; 3) убийства детей, отягощенные издевательствами и сексуальными извращениями. Вызывание духов дополнялось обвинениями в человеческих жертвоприношениях. Прокурор, разобрав пункты обвинения, дал свое заключение о распределении подсудности. Противоестественные страсти и дебош в церкви, оскорбление святыни суду инквизиционному не подлежали, но подлежали суду епископскому. Все же остальное, как-то: служение дьяволу, его вызывание, следовательно, богоотступничество, явная и злая ересь, отходило в ведение инквизиции. Была очевидна беззащитность Жиля перед судом, задавшимся целью просто-напросто сбыть с рук личного врага. Ему не дали адвоката и не допустили в суд его нотариуса. Все его надменные крики о том, что он считает позором являться перед таким судом, что его судьи злодеи и симониаки (то есть торговцы местами и должностями), что он лучше согласится идти на виселицу, чем на такой суд и т.д., конечно, никто не слушал, и суд продолжал свое дело. Когда же после чтения обвинительного акта Жиль коротко ответил на обычный вопрос, что весь этот документ - сплошная ложь и клевета, епископ торжественно произнес его отлучение от церкви. Жиль вновь с настойчивостью требовал над собою другого суда, но его еще раз не стали слушать, объявили его протест произвольным и неосновательным. После того ему дали время, чтобы приготовиться к защите. Что после того происходило, трудно с точностью судить. С Жилем что-то "сделалось" или вернее, "сделали". Когда он вновь появился перед судом, это был совсем не тот надменный барон, который так заносчиво форсил в заседании, происходившем всего лишь неделю перед тем. Он кротко покорился суду, против которого так пылко протестовал, преклонил колено перед епископом и инквизитором, даже стонал и рыдал, принося искреннее раскаяние в своей прежней заносчивости и умоляя, чтобы с него сняли отлучение. В своих злодействах он тут же принес повинную. Он вообще день за днем, видимо, падал духом и прямо готовился к смерти. Начался допрос свидетелей, из которых двое служителей Жиля, Андре и Пуату, взвели на него целую груду ужасов. Но особенно ценны были показания Прелати, который дал удивительно обстоятельную и пространную картину магии и некромантии, которым при его участии предавался Жиль Рэ. Но тут опять всплывает удивительное обстоятельство. Этот Прелати, явный некромант, человек, обладавший прирученным чертом, вышел сух из воды. Его выпустили на свободу живым и здоровым, равно как и зловещую Меффре, поставщицу живого товара. Очевидно, судьи праведные были им слишком признательны за их показания и считали неблагородным карать столь полезных свидетелей. В своем постепенном принижении гордый барон дошел до того, что потребовал, чтобы его исповедь была прочитана всенародно. Он рыдал и стонал перед народом, просил прощения у родителей загубленных им детей, молил примирить его с церковью, просил своих судей молиться за него. И надо полагать, что эта картина раскаяния великого грешника произвела глубокое впечатление, потому что после его казни немедленно была устроена торжественнейшая процессия. Духовенство и целая толпа народа, только что перед тем его проклинавшая, с молитвенным пением шла по улицам, моля за упокой его души. Жиль был приговорен к повешению и сожжению трупа. С ним осудили только двух его сообщников, быть может, тех, которые туже всех других давали показания против своего господина. Прелати и другие слуги, как мы уже сказали, были отпущены. Однако был ли Жиль де Ре действительно виновен в приписываемых ему преступлениях? Многое вызывает сомнение. Ре был подвергнут пытке, пока не пообещал сознаться "добровольно и свободно" (как отмечено в судебных отчетах). Чтобы Ре не отрекся от признания, ему была обещана милость в виде удушения перед сожжением. То что инквизиции удалось сломить барона не вызывает удивления, ведь до него такая судьба постигла целый рыцарский орден Тамплиеров. Такова была эффективность следственных методов. Некоторые историки недаром сравнивают процесс Жиля де Ре с судом над тамплиерами: и там и тут вымышленные обвинения, сфабрикованные, чтобы создать предлог для захвата имущества осужденных. Монстреле, хронист XVв., высказывал свои подозрения по поводу обоснованности суда: "Большинство дворян Бретани, особенно те, что находились с ним в родстве, пребывало в величайшей печали и смущении от его позорной смерти. До этих событий он был гораздо более знаменит как доблестнейший из рыцарей". Из сотен слуг барона были допрошены лишь некоторые. В замках маршала, вопреки молве, которой мерещились забитые костями подвалы, не нашли ни одного трупа. В число судей были назначены злейшие недруги барона. Жанна д'Арк была реабилитирована в 1456г., чтобы умиротворить победившую Францию, а в начале XX века она была канонизирована, как святая. Репутация ордена тамплиеров, оставившего заметный след в истории, тоже была очищена от нелепых обвинений. История же Жиля де Ре окружена таким густым туманом легенды, созданной в ходе процесса, что уже трудно или невозможно разглядеть подлинные черты человека, бывшего некогда сподвижником Жанны д'Арк. Что касается "Синей Бороды", Чарльз Лие, оговариваясь, что он не знаток по части народных преданий, все же крепко удивляется, какими путем Жиль Рэ превратился в "Синюю Бороду" народных сказаний. Между тем, в одной бретонской балладе имя Синей Бороды и Жиля Рэ так чередуется в куплетах, что оба лица, очевидно, считались за одно. Народная фантазия превратила замученных детей в убитых жен. А синий цвет бороды, вероятно, идет вообще из другой легенды. Обвинениям против Жиля де Рэ почему-то верят чаще, чем другим. Может быть потому, что романтическая литература с удовольствием эксплуатировала его имя, превратив в самого жуткого злодея того, кто мог бы почитаться, как национальный герой Франции. Между тем, эти обвинения до тошноты стандартны. Старая поговорка гласит: "Когда хотят убить собаку, говорят, что она бешеная". Стремясь возбудить всеобщее любопытство и враждебность, теологи изобрели все эти мерзости и приписывали их то катарам, то тамплиерам, то ведьмам, то масонам. Когда-то, во время гонений на христианство, распространялись подобные же легенды о гнусностях христианского культа - свальном грехе во время богослужений, неистовых пиршествах, причащении кровью младенцев и т.д. Если просуммировать количество детей, якобы погубленных "ведьмами", станет удивительно, как это европейцы не вымерли совсем. Процесс над Рэ отличает только большая обстоятельность по сравнению с обычными судами над "ведьмами": свидетели, подробности... Это объясняется положением, которое занимал обвиняемый; а также то, что массовая "охота на ведьм" еще не началась и это была как бы репетиция. "Проба пера" показала, что инквизиции по зубам даже маршал Франции. Позднее, когда такие процессы стали обычными, у инквизиции не было ни желания ни возможности подходить к ним столь обстоятельно...
...объяснить то, что со мной происходит... Легкий ветер с Севера, как поцелуй, ночной прикосновение прохлады.. и уже не хочу не весны не осени, хочу быть здесь и сейчас, пока я вижу, слышу, чувствую и живу... пусть все будет как всегда: осколок в глаз, осколок в сердце... Что поменялось? Я больше не считаю, что это моя беда.
Это такой момент... Да и гавань моя пуста и замок не многолюден, так что остается лишь разговаривать с зеркалом. Не поймите привратно. Моя душа - потемки. И для посторонних, и для меня самой, хотя порой, не полагаясь уже ни на что, не чая найти в темноте нужную дорогу, я выхожу к свету... К свету с которым сама не знаю что делать. Свет - очистителен, но он разрывает меня на куски, ибо создания ночи к свету весьма чувствительны и порой весьма от него смертны. Если хотите знать, поиски света и священная война за справедливость - это как удавка моего придуманного мира - драгоценной россыпью камней в причудливом ожерелье повисло на шее, и душит, душит меня - убивая все, что есть живого. Кто внушил тебе, что ты - это ТЫ? нет, никто. Это, кажется, родилось вместе с тобой, и с тобой умрет. Это очень сложно, верить в то, чего по мнению других не существовало никогда и не будет существовать, даже если ты руки в кровь сорвешь, пытаясь влезть на вершину мира. А, оказывается, еще сложнее разуверится в том, что это есть. Наверное, так нельзя. Но пока в моей гавани вечная мерзлота и снег. И пока я буду нести эту маленькую свечу в руке, не за тем, чтоб согреться от нее (это было бы слишком наивно, желать такого) , а лишь за тем, чтоб это маленький огонек был доказательством того, что Свет действительно еще существует в природе... А потом - будь, что будет.